Весной 1958 года папа привел меня в шахматный кружок Дома пионеров Кировского района, располагавшийся в мансардной комнате старого особняка на Лужниковской улице. Руководил кружком Юрий Абрамович Бразильский, кандидат в мастера спорта и редактор шахматной литературы по основному роду занятий. Бразильскому, как мне тогда казалось, было лет около сорока, он был почти такой же седой, как мой отец, и форма лысины у них тоже была похожа… В общем, «крестный отец» по линии шахмат.
По предварительной беседе с отцом Юрий Абрамович, видимо, составил несколько завышенное представление о моих успехах и сразу посадил играть в турнире на 4-й разряд. На самом деле я еще не очень уверенно владел нотацией и больше времени тратил на запись партии, нежели на обдумывание ходов. Но не это было важно. Важно было то, что я оказался в своего рода «элитном клубе», со своим «преданием», интересами, ценностями…
В характере Юрия Абрамовича было что-то рыцарственное, обостренное чувство чести, совестливости, и одновременно неуверенность в себе, мнительность, готовность завышать возможности своих соперников. На звание мастера тогда полагалось — получив на это право после серии квалификационных турниров — сыграть матч с мастером спорта. Один из таких матчей Юрий Абрамович играл с Ватниковым, но результата моему наставнику не принес. Похоже, он внутренне как-то пасовал перед Ватниковым. Помню также, как он готовился к игре с Красновым. Таких восторгов перед умением и талантом своего будущего противника мне потом больше никогда не приходилось слышать…
Я так и не знаю, добился ли Юрий Абрамович звания мастера. Последний раз мы с отцом как-то встретили его на остановке на Ленинском проспекте, против ресторана «Кристалл», когда я уже кончал или закончил филологический факультет. Первый вопрос Юрия Абрамовича был, продолжаю ли я играть…
Бразильский был также и фотографом. Во всяком случае, он несколько раз фотографировал меня за шахматной доской. Одна из таких фотографий была помещена в газете «Шахматная Москва» где-то между 1960 и 1962 годами.
Еще одна запомнившаяся и поразившая меня черта — Бразильский играл в преферанс…
Время моих шахматных увлечений пришлось на ту пору, когда восходила звезда Михаила Таля. Я, разумеется, следил за его партиями, покупал издававшийся им в Риге шахматный журнал, восхищался его остроумными жертвами, — но болел… за Ботвинника.
Фамилия Ботвинник не ассоциировался мною с известным блюдом или с ботвой, скорее с каким-то броневиком… Нравилось мне это сочетание звуков, какая-то в нем была устойчивость, музыкальность… Не то что односложное Таль… Потом, Ботвинник — это было уже «предание», о нем я читал в своей шахматной Библии — «Книге колхозного шахматиста»…
Однажды, когда мы ехали куда-то на командную встречу, Юрий Абрамович спросил меня, за кого я болею. То, что он услышал в ответ, вызвало его явное недоумение и даже возмущение.
— Как за шахматиста, — отвечал я, — болею за Таля, а как за человека — за Ботвинника…
— Как так можно! — воскликнул сразу вспыхнувший Бразильский. Он всем сердцем был за Таля и как за человека, и как шахматиста, и как спортивного журналиста… Таль был раскован не только в игре, с ним связывали и ветер каких-то политических перемен, а Ботвинник воспринимался как представитель едва ли не «сталинской элиты», к тому же ловко пользовавшийся своим правом на матчи-реванши.
Симпатии Бразильского разделяли его воспитанники Кудин и Кувалдин, которые были на несколько лет старше меня, вышли из пионерского возраста и, кажется, учились в университете, но периодически навещали своего тренера… Кувалдина мне пришлось уже в 2005 году увидеть на экране телевизора в роли политолога. Мне показалось, что за сорок пять лет он почти не изменился…
Николай Константинович Гаврюшин,
историк, кандидат философских наук
13.07.2013 г.